В вопросах патриотизма же, легизм, хоть относящийся к гражданству, хоть к нации неуместен, потому что страна — это как минимум предмет, имеющий такие абсолютно четкие атрибуты, как граница, и название. Можем мы говорить о марокканской нации? Может быть можем, а может быть не можем. А можно ли вести речь про нацию «рептилоиды»? Интересный вопрос. Но вот если какая-нибудь Федерация Рептилоидов появится на географической карте мы вполне справимся с темой насчет порассуждать про «рептилоидный патриотизм». Впрочем, сегодня предметом нашего обсуждения будет вопрос куда как более фундаментальный. Вернемся еще раз к вопросу о патриотизме Запада. Мы – безусловно его патриоты. Естественно, мы патриоты Запада прогрессивного, ответственного, здравомыслящего, правого (во всех смыслах этого слова). Тем более для нас очевидно – отталкиваться всегда можно от чего-то внешнего, и с учетом того что по «русофобии» у нас идет активная дискуссия, а вот по патриотизму скорей наоборот просто процитируем Шнуровского сегодня в России вообще нет левых патриотов - все левые так или иначе предают Родину. Но как понятие «предательства» абсурдно во многих своих аспектах, так и тем более абсурдно понятие «предательства Родины». Ибо – как можно предать… «страну»?
Страну можно разрушать или обустраивать. Приращивать территориями или уменьшать, делать что-то полезное для людей, населяющих ее или приносить им вред. Создавать или ликвидировать какие-то социальные институты: медицину, парламентаризм, прессу. Например можно создавать такой социальный институт как призыв и массово отправлять на войну наиболее здоровых людей. Абсурд? Однако в чем состояла основа массовой армии (и призыва) в модерне? Основой был симулякр "родина" и подложная обязанность убивать и умирать ради этого симулякра. Суть слова "родины" как не более чем симулякра (то что не имеет оригинала в реальности) сегодня очевидна всем. Но увы, еще не все могут разговаривать без использования старых лживых фраз имеющих в своем составе симулякр родина. Как мы видим Шнуровский не просто использует этот термин, но и даже не понимает что они давно «висит в воздухе». И если обязанность убивать или умирать «за» является подложной надо попробовать найти реальный смысл многих происходящих сегодня событий в какой то другой плоскости. Мы рассматриваем это через плоскость отношения свободы и ответственности, «свободы и колбасы», называя Август 1991 года не только «колбасной революцией» (что правда) но еще и первым этапом Российской Революции Достоинства, нулевой цикл, тренировку которой явил нам великий пример Украины. Но не одному Шнуровскому конечно до сих пор мерещатся разные симулякры. Вот Роджерс пишет про некую «истерику» как раз по вопросу патриотизма, и так называемой «колбасной эмиграции». Явление интересное и мы его особенно никогда не затрагивали, отмечая обычно что «пора валить» - идеология путинизма. Но мы о другом: почему-то всегда находятся люди, которые во всем видят «истерику» и лепят ее хоть к селу, хоть к городу. Впрочем, «основательность» заявлений Роджерса мы разбирали многократно, и повторяться не хочется. Но надо заметить, что вот никакой истерики нам в заявление «дохлой бабченки» ни разу не увиделось. Возможно кто-то из наших читателей возразит, скажет, что мы не правы, но вот нам увиделось в этом заявлении существенно иное: победный клич, вопль «ну вот как же мы были правы», в любом случае это заявление очень сильного человека, практически расправившего плечи Атланта. Атланта, начинающего осознавать не просто свою силу, но мощь, величие, могущество.
Колбасные эмигранты возвращаются. Навстречу им движется волна эмигрантов, ищущих свободы. Речь о Свободе в Августе 1991 года шла во многом лишь подспудно, и если говорить откровенно - она действительно шла лишь будущим раскатом на «колбасной» волне. Бабченко, как к нему не относиться измеряет все уровнем свободы. Роджерс меряет деньгами. Важны деньги? Несомненно, конечно, разумеется. Но намного важнее тот потенциал, те возможности, которые предоставляет нам свобода. Можно быть мачехой, которая гонит ребенка на улицу зарабатывать медяки что бы покупать на них туалетную бумагу в то время как на ее счету копятся неслыханные миллионы видимо на гробовые деньги, которые съест какой-нибудь очередной кризис, а можно – матерью, которая дает человеку все возможности для самообразования, развития и стремления в Будущее. Понятно, что у мачехи ребенок тоже не умирает с голоду, но он не имеет реальной свободы. Это «птичка в клетке», умирающая будучи выпущенной на волю. И мы понимаем – советский народ выбрал в 1991 году колбасу злой мачехи не от хорошей жизни. И колбасная эмиграция говорила о том же. Но поколения меняются, и Бабченко за гимном колбасе ставит новый и очень своевременный вопрос – о том, не является ли цена этой «колбасы» непомерной? А за этой спокойной констатацией без малейших истерик – очень спокойный, и очень любимый нами вопрос: «ну и что»? Роджерс не видит или делает вид, но и «автобаны» и «величие» в тексте автора зашито без всяких экивоков. Намек очевиден – и автобаны, и величие все это было в 30 годы у Германии. Однако она все это поменяла на очень достойный уровень жизни. Но ведь не только уровень. Мы должны говорить еще и о качестве. А это уже вопрос о свободе. То есть мы говорим, что к тому что мы сумели достичь благодаря гайдаровской либерализации цен (о чем мы с ним говорили в середине нулевых на сахаровской маевке в Москве) мы еще считаем важным приложить и свободу. Потому что колбаса без свободы, это просто… Вы поняли, что именно?
Выскажитесь.
Поддержать наш блог,
